Государственный музей-заповедник А. С. Пушкина «Михайловское»


ПИСЬМА А. С. ПУШКИНА ДРУЗЬЯМ ИЗ МИХАЙЛОВСКОГО



Д. М. Шварцу. Около 9 декабря 1824 г. Михайловское (черновое)

Буря кажется успокоилась, осмеливаюсь выглянуть из моего гнезда и подать вам голос, милый Дм.<итрий> Мак.<симович>. Вот уже 4 месяца, как нахожусь я в глухой деревне — скучно, да нечего делать; здесь нет ни моря, ни неба полудня, ни италианской оперы. Но за то нет — ни саранчи, ни милордов Уоронцовых. Уединение мое совершенно — праздность торжественна. Соседей около меня мало, я знаком только с одним семейством, и то вижу его довольно редко — целый день верьхом — вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны; вы кажется раз ее видели, она единственная моя подруга — и с нею только мне нескучно. Об Одессе ни слуху, ни духу. Сердце вести просит — долго не смел затеять переписку с оставленными товарищами — долго крепился, но не утерпел. Ради бога! Слово живое об Одессе — скажите мне, что у вас делается — скажите во-первых выздоровела <ли> маленькая гр.<афиня> Гурьева, я сердечно желаю всего счастья, почт. и благ.



П.А. Вяземскому. 7 апреля 1825 г. Михайловское.

7 апреля

Нынче день смерти Байрона — я заказал с вечера обедню за упокой его души. Мой поп удивился моей набожности и вручил мне просвиру, вынутую за упокой раба божия боярина Георгия. Отсылаю ее к тебе. Онегина переписываю. Немедленно и он явится к тебе. Сей час получил я Войнаровского и Думы с письмом Пущина — предложение Селивановского, за 3 поэмы 12 000 р., кажется должен я буду отклонить по причине новой типографической плутни. Бахч.<исарайский> Ф.<онтан> перепечатан. Прощай, милый, у меня хандра, и нет ни единой мысли в голове моей — кланяйся жене. Я вам обоим душою предан.

А.П.

Адрес: Его сиятельству
князю Петру Андреевичу
Вяземскому.
В Москве
в собств. доме в Чернышевском переулке.



П. А. Вяземскому. 13 июля 1825 г. Михайловское.

Брат писал мне, что ты в Ц.<арском> С.<еле>, что он переписал для тебя мои стихи, а от тебя жду, жду письма и не дождусь — что ты? в Ревеле или еще нет? и что твой Байрон или Бейрон (Toi dont le monde encore ignore le vrai nom!). Сей час прочел твои замечания на замечания Дениса на замечания Наполеона — чудо-хорошо! твой слог живой и оригинальный тут еще живее и оригинальнее. Ты хорошо сделал, что заступился явно за галлицизмы. Когда-нибудь должно же в слух сказать, что русской метафизической язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться на подобии французского (ясного точного языка прозы — т. е. языка мыслей). Об этом есть у меня строфы 3 и в Онег.<ине>. За твоей статьею следует моя о Mde de Staёl. Но не разглашай этого: тут есть одно великодушие, поставленное во-первых ради цензуры, а во-вторых для вящшего анонима (род онанизма журнального). Вероятно ты уже знаешь царскую ко мне милость и позволение приехать во Псков. Я справлялся о тамошних операторах; мне рекомендуют Всеволожского, очень искусного коновала; увидим. Покаместь, душа моя, я предпринял такой литературный подвиг, за который ты меня расцалуешь: романтическую трагедию! — смотри, молчи же: об этом знают весьма немногие. Читал ты моего А. Шенье в темнице? Суди об нем, как езуит — по намерению.

Милый мой! мое намерение обнять тебя, но плоть немощна. Прости, прощай — с тобою ли твоя княгиня-лебедушка? Кланяйся ей от арзамасского гуся.

13 июля

Передо мной моя трагедия. Не могу вытерпеть, чтоб не выписать ее заглавия: Комедия о настоящей беде Московскому Государству, о ц.<аре> Борисе и о Гришке Отр.<епьеве> писал, раб божий Алекс.<андр> сын Сергеев Пушкин в лето 7333, на городище Ворониче. Каково?

Адрес: Его превосходительству
Николаю Михайловичу
Карамзину.
В Царском-Селе.
Пр.<ошу> дост.<авить> князю П. А. Вяземскому.



П. А. Вяземскому. 10 июля 1826 г. Михайловское.

Коротенькое письмо твое огорчило меня по многим причинам. Во-первых, что ты называешь моими эпиграммами противу Карамзина? довольно и одной, написанной мною в такое время, когда К.<арамзин> меня отстранил от себя, глубоко оскорбив и мое честолюбие и сердечную к нему приверженность. До сих пор не могу об этом хладнокровно вспомнить. Моя эпиграмма остра и ничуть не обидна, а другие, сколько знаю, глупы и бешены: ужели ты мне их приписываешь? Во-вторых. Кого ты называешь сорванцами и подлецами? Ах, милый.... слышишь обвинение, не слыша оправдания, и решишь: это Шемякин суд. Есть ли уж Вяземский etc., так что же прочие? Грустно, брат, так грустно, что хоть сей час в петлю.

Читая в журналах статьи о смерти Карамзина, бешусь. Как они холодны, глупы и низки. Не уж то ни одна русская душа не принесет достойной дани его памяти? Отечество в праве от тебя того требовать. Напиши нам его жизнь, это будет 13-й том Русской Истории; Карамзин принадлежит истории. Но скажи всё; для этого должно тебе иногда употребить то красноречие, которое определяет Гальяни в письме о цензуре. — Я писал тебе в П.<етер>Б.<ург>, еще не зная о смерти К.<арамзина>. Получил ли ты это письмо? отпиши. Твой совет кажется мне хорош — я уже писал царю, тотчас по окончанию следствия, заключая прошение точно твоими словами. Жду ответа, но плохо надеюсь. Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова. Если б я был потребован коммисией, то я бы конечно оправдался, но меня оставили в покое, и кажется это не к добру. Впрочем, чорт знает. Прощай, пиши.

10 июля

Что Катерина Андреевна?
Адрес: Князю П. А. Вяземскому



П. А. Вяземскому. 9 ноября 1826 г. Михайловское.

Вот я в деревне. Доехал благополучно без всяких замечательных пасажей; самый неприятный анекдот было — то, что сломались у меня колесы, растрясенные в Москве другом и благоприятелем моим г. Соболевским. Деревня мне пришла как-то по сердцу. Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутую тюрьму. Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, но встреча моей дворни, хамов и моей няни ей богу приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр. Няня моя уморительна. Вообрази, что 70 лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы вероятно сочиненной при ц.<аре> Иване. Теперь у ней попы дерут молебен и мешают мне заниматься делом. Получила ли княгиня поясы и письмо мое из Торжка? Долго здесь не останусь, в П.<етер>Б.<ург> не поеду; буду у вас к 1-му... она велела! Милый мой, Москва оставила во мне неприятное впечатление, но всё-таки лучше с вами видеться — чем переписываться. К тому же журнал... Я ничего не говорил тебе о твоем решительном намерении соединиться с Полевым, а ей богу — грустно. Итак никогда порядочные литераторы вместе у нас ничего не произведут! всё в одиночку. Полевой, Погодин, Сушков, Завальевский, кто бы ни издавал журнал, всё равно. Дело в том, что нам надо завладеть одним журналом и царствовать самовластно и единовластно. Мы слишком ленивы, чтоб переводить, выписывать, объявлять etc. etc. Это черная работа журнала; вот за чем и издатель существует; но он должен 1) знать грамматику русскую 2) писать со смыслом: т. е. согласовать существ. с прилаг. и связывать их глаголом. — А этого-то Полевой и не умеет. Ради Христа, прочти первый параграф его известия о смерти Румянцева и Растопчина. И согласись со мной, что ему невозможно доверить издания журнала, освященного нашими имянами. Впрочем ничего не ушло. Может быть, не Погодин, а я — буду хозяин нового журнала. Тогда, как ты хочешь, а уж Полевого ты пошлешь к матери в гузно. Прощай князь Вертопрахин, кланяйся княгине Ветроне, которая надеюсь выздоровила. Что наши? Что Запретная Роза? что Тимашева? как жаль, что я не успел с нею завести благородную интригу! но и это не ушло.

9 ноября

Сейчас перечел мои листы о Карамзине — нечего печатать. Соберись с духом и пиши. Что ты сделал для Дмитриева (которого NB ты один еще поддерживаешь), то мы требуем от тебя для тени Карамзина — не Дмитриеву чета. — Здесь нашел я стихи Языкова. Ты изумишься, как он развернулся, и что из него будет. Если уж завидывать, так вот кому я должен бы завидывать. Аминь, аминь глаголю вам. Он всех нас, стариков, за пояс заткнет. — Ах! каламбур! Скажи княгине, что она всю прелесть московскую за пояс заткнет, как наденет мои поясы.


ПИСЬМА НАТАЛЬЕ НИКОЛАЕВНЕ ПУШКИНОЙ ИЗ МИХАЙЛОВСКОГО



14 сентября 1835 г. Михайловские

Хороши мы с тобой. Я не дал тебе моего адреса, а ты у меня его и не спросила; вот он: в Пск.<овскую> губ.<ернию> в Остров, в село Тригорское. Сегодня 14-ое сентября. Вот уж неделя, как я тебя оставил, милый мой друг; а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю, когда начну. Зато беспрестанно думаю о тебе, и ничего путного не надумаю. Жаль мне, что я тебя с собою не взял. Что у нас за погода! Вот уж три дня, как я только что гуляю то пешком, то верьхом. Эдак я и осень мою прогуляю, и коли бог не пошлет нам порядочных морозов, то возвращусь к тебе не сделав ничего. Пр.<асковьи> Ал.<ександровны> еще здесь нет. Она или в деревне у Бегичевой, или во Пскове хлопочет. На днях ожидают ее. Сегодня видел я месяц с левой стороны, и очень о тебе стал беспокоиться. Что ваша экспедиция? виделась ли ты с графиней К.<анкриной>, и что ответ? На всякой случай если нас гонит граф К.<анкрин>, то у нас остается граф Юрьев; я адресую тебя к нему. Пиши мне как можно чаще; и пиши всё, что ты делаешь, чтоб я знал, с кем ты кокетничаешь, где бываешь, хорошо ли себя ведешь, каково сплетничаешь, и счастливо ли воюешь с твоей однофамилицей. Прощай, душа: цалую ручку у Марьи Александровны и прошу ее быть моею заступницею у тебя. Сашку цалую в его круглый лоб. Благословляю всех вас. Теткам Ази и Коко мой сердечный поклон. Скажи Плетневу, чтоб он написал мне об наших общих делах.

Адрес: Натальи Николаевне Пушкиной.
в С.Петербург, в доме Баташева у Прачечного мосту
на Дворцовой набережной.



21 сентября 1835 г. Михайловское

Жена моя, вот уже и 21-ое, а я от тебя еще ни строчки не получил. Это меня беспокоит поневоле, хоть я знаю, что ты мой адрес, вероятно, узнала, не прежде как 17-го, в Павловске. Не так ли? к тому же и почта из П.<етер>Б.<урга> идет только раз в неделю. Однако я всё беспокоюсь и ничего не пишу, а время идет. Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим одни между четырех стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова закружится. А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; Ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Всё держится на мне да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны. Что из этого будет, бог знает. Покамест, грустно. Поцалуй-ка меня, авось горе пройдет. Да лих, губки твои на 400 верст не оттянешь. Сиди да горюй — что прикажешь! Теперь выслушай мой журнал: был я у Вревских третьего дня и там ночевал. Ждали Пр.<асковью> Алекс.<андровну>, но она не бывала. Вревская очень добрая и милая бабенка, но толста, как Мефодий, наш Псковский архиерей. И незаметно, что она уж не брюхата; всё та же, как когда ты ее видела. Я взял у них Вальтер-Скотта и перечитываю его. Жалею, что не взял с собою английского. Кстати: пришли мне, если можно, Essays de М. Montagne а> — 4 синих книги, на длинных моих полках. Отыщи. Сегодня погода пасмурная. Осень начинается. Авось засяду. Жду Пр.<асковью> Ал.<ександровну>, которая, вероятно, будет сегодня в Тригорское. — Я много хожу, много езжу верьхом, на клячах, которые очень тому рады, ибо им за то дается овес, к которому они не привыкли. Ем я печеный картофель, как маймист, и яйца в смятку, как Людовик XVIII. Вот мой обед. Ложусь в 9 часов; встаю в 7. Теперь требую от тебя такого же подробного отчета. Цалую тебя, душа моя, и всех ребят, благословляю вас от сердца. Будьте здоровы. Бель-сёрам поклон. Как надобно сказать: бель серы иль бель сери? Прощай.

Адрес: Натальи Николаевне Пушкиной
в С.Петербург на Дворцовой Набережной в доме Баташева.



25 сентября 1835 г. Тригорское.

Пишу тебе из Тригорского. Что это, женка? вот уж 25-ое, а я всё от тебя не имею ни строчки. Это меня сердит и беспокоит. Куда адресуешь ты свои письма? Пиши Во Псков, Ее высокородию Пр.<асковье> Ал.<ександровне> Осиповой для доставления А. С. П., известному сочинителю — вот и всё. Так вернее дойдут до меня твои письма, без которых я совершенно одурею. Здорова ли ты, душа моя? и что мои ребятишки? Что дом наш, и как ты им управляешь? Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а всё потому, что не спокоен. В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей, и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая, сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу. Но делать нечего; всё кругом меня говорит, что я старею, иногда даже чистым русским языком. Наприм.<ер> вчера мне встретилась знакомая баба, которой не мог я не сказать, что она переменилась. А она мне: да и ты, мой кормилец, состарелся да и подурнел. Хотя могу я сказать вместе с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод был. Всё это не беда; одна беда: не замечай ты, мой друг, того, что я слишком замечаю. Что ты делаешь, моя красавица, в моем отсутствии? расскажи, что тебя занимает, куда ты ездишь, какие есть новые сплетни, etc. Карамзина и Мещерские, слышал я, приехали. Не забудь сказать им сердечный поклон. В Тригорском стало просторнее, Евпраксея Ник.<олаевна> и Ал.<ександра> Ив.<ановна> замужем, но Пр.<асковья> Ал.<ександровна> всё та же и я очень люблю ее. Веду себя скромно и порядочно. Гуляю пешком и верьхом, читаю романы В.<альтер> Скотта, от которых в восхищении, да охаю о тебе. Прощай, цалую тебя крепко, благословляю тебя и ребят. Что Коко и Азя? замужем или еще нет? Скажи, чтоб без моего благословения не шли. Прощай, мой ангел.



29 сентября 1835 г. Михайловское.

Душа моя, вчера получил я от тебя два письма; они очень меня огорчили. Чем больна Кат.<ерина> Ив.<ановна>? ты пишешь ужасно больна. Следственно есть опасность? с нетерпением ожидаю твой bulletin. Всё это происходит от нечеловеческого образа ее жизни. Видать ли, чтоб гр.<афиня> Полье вышла наконец за своего принца? Канкрин шутит — а мне не до шуток. Г.<осударь> обещал мне Газету, а там запретил; заставляет меня жить в П.<етер> Б.<урге>, а не дает мне способов жить моими трудами. Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошки деньги трудовые, и не вижу ничего в будущем. Отец мотает имение без удовольствия, как без расчета; твои теряют свое, от глупости и беспечности покойника Аф.<анасия> Ник.<олаевича>. Что из этого будет? Господь ведает. Пожар твой произошел, вероятно, от оплошности твоих фрейлен, которым без меня житье! слава богу, что дело ограничилось занавесками. Ты мне переслала записку от Md Kern; дура вздумала переводить Занда, и просит, чтоб я сосводничал ее со Смирдиным. Черт побери их обоих! Я поручил Ан.<не> Ник.<олаевн>е отвечать ей за меня, что если перевод ее будет так же верен, как она сама верный список с Md Sand, то успех ее несомнителен, а что со Смирдиным дела я никакого не имею. — Что Плетнев? думает ли он о нашем общем деле? вероятно, нет. Я провожу время очень однообразно. Утром дела не делаю, а так из пустого в порожнее переливаю. Вечером езжу в Тригорское, роюсь в старых книгах да орехи грызу. А ни стихов, ни прозы писать и не думаю. Скажи Сашке, что у меня здесь белые сливы, не чета тем, которые он у тебя крадет, и что я прошу его их со мною покушать. Что Машка? Какова дружба ее с маленькой Музика? и каковы ее победы? Пиши мне также новости политические. Я здесь газет не читаю — в Англ.<ийский> Клоб не езжу и Хитрову не вижу. Не знаю, что делается на белом свете. Когда будут цари? и не слышно ли чего про войну и т. под.? Благословляю Вас — будьте здоровы. Цалую тебя. Как твой адрес глуп, так это объедение! В Псковскую губернию в село Михайловское. Ах ты, моя голубушка! а в какой уезд, и не сказано. Да и Михайловских сел, чаю, не одно; а хоть и одно, так кто ж его знает. Экая ветреница! Ты видишь, что я всё ворчу: да что делать? нечему радоваться. Пиши мне про тетку — и про мать. Je remercie Vs seums, как пишет Нат.<алья> Ив.<ановна>, хоть право не за что.

Адрес: М. г. Натальи Николаевне Пушкиной
в С.Петербург у Прачечного мосту на Неве в доме Баташева.



2 октября 1835 г. Михайловское.

Милая моя женка, есть у нас здесь кобылка, которая ходит и в упряжке и под верхом. Всем хороша, но чуть пугнет ее что на дороге, как она закусит поводья, да и несет верст десять по кочкам да оврагам — и тут уж ничем ее не проймешь, пока не устанет сама. Получил я, ангел кротости и красоты! письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами, подкованными у Mde Katherine. Надеюсь, что теперь ты устала и присмирела. Жду от тебя писем порядочных, где бы я слышал тебя и твой голос — а не брань, мною вовсе не заслуженную, ибо я веду себя как красная девица. Со вчерашнего дня начал я писать (чтобы не сглазить только). Погода у нас портится, кажется осень наступает не на шутку. Авось распишусь. Из сердитого письма твоего заключаю, что К.<атерине> И.<ванов>не лучше; ты бы так бодро не бранилась, если б она была не на шутку больна. Всё-таки напиши мне обо всем, и обстоятельно. Что ты про Машу ничего не пишешь? ведь я, хоть Сашка и любимец мой, а всё люблю ее затеи. Я смотрю в окошко и думаю: не худо бы, если вдруг въехала на двор карета — а в карете сидела бы Нат.<алья> Ник.<олаевна>! да нет, мой друг. Сиди себе в П.<етер> Б.<урге>, а я постараюсь уж поторопиться и приехать к тебе прежде сроку. Что Плетнев? что Карамзины, Мещерские? etc. — пиши мне обо всем. Цалую тебя и благословляю ребят.

Адрес: М. г. Натальи Николаевне Пушкиной
в С.Петербург у Прачечного мосту на Неве в доме Баташева.







Дата создания: 02.02.2018 12:30
Дата обновления: 02.02.2018 12:30

Мы используем cookie!
Подробнее